Пару шагов — и вот они, жёлтые ворота, расписанные драконами.

За воротами — брусчатка, ведущая к храмовой пагоде, и джунгли, гордо именуемые парком. Правда, прогуливаться по редким тропинкам, окружённым пальмами и густым подлеском, могут только послушники — прихожанам не рекомендуется отдалятся от чётко намеченного пути: в парке водятся священные тигры, а когти у амурских зверушек, не смотря на религиозную принадлежность, очень даже реальные и острые. Кстати, растения здесь зеленеют и цветут круглый год, здесь никогда не бывает снега и мороза — микроклимат поддерживается исключительно магией адептов-служителей.

На площадке перед пагодой — две мраморные статуи: Будда на лошади и Христос, поправляющий сползший на нос терновый венец.

Акира входит в храм, под ногами скользкая керамическая плитка. Впереди — просторный зал с колоннами, украшенными вьетнамскими орнаментами, хоры и алтарь в форме звёздного глобуса.

Тихо — шёпот? — играет спокойная музыка, звучит что-то очень классическое. На стенах образа Виктора Гюго, Сунь Ятсена и Льва Толстого.

Минут сорок — больше? — Акира неприлично жадно рассматривает старинную христианскую икону. Долго вглядывается. Чем-то феникса притягивает композиция — и объятый пламенем куст, и Богоматерь с Младенцем в руках, и вообще…

Своё, родное, такое японское — обнять и плакать.

— Наму Амида-буцу! — поклонился Акира старцу в разноцветном халате, символизирующем единство всех религий.

— Наму ме хо рэнге ке! — кивнул в ответ высокий седовласый мужчина, перебирая длинными сухими пальцами можжевеловые чётки.

Поздоровались, значит. А теперь по делу:

— Отец Но Чон Хён-сан, Вы не хуже меня знаете: подсвечники и прочие аксессуары, подразумевающие использование открытого огня…

— …надлежит крепить на негорючие подставки? Да, сын мой, я ознакомлен с «Общими требованиями пожарной безопасности в культовых сооружениях».

В храме никого нет — почти — рабочий день: народ Вавилона создаёт материальные блага, творит интеллектуальную собственность, защищает информацию и предоставляет разнообразнейшие услуги. Возле образов неспешно прогуливаются иммигранты-ицзу, переселенцы из Юго-Западного Китая, точнее из провинции Сычуань. Это те ребята, что вырвались из гор Ляньшань, где до сих пор успешно сохраняется рабство и дискриминация по кастовой принадлежности.

— Если Вы, отец Но Чон Хён-сан, ознакомлены, то должны быть в курсе: запас горючих жидкостей для заправки лампад и светильников должен: во-первых, храниться в металлической таре; во-вторых, не более суточной нормы в одном молельном помещении. Согласны? По глазам вижу, согласны. Отсюда возникают сразу несколько очевидных вопросов. Что это за пластиковые двадцатилитровые канистры у алтаря? И почему их аж… — сколько? — семнадцать штук, если меня не подводит зрение?

Раздражение, злость, усталость.

Дрянь, скопившаяся в душе Акиры-феникса за утро воскрешения, готова выплеснуться на скользкий пол храма истеричным визгом и желчной блевотиной; в идеале — выписанным штрафом на солидно крупную сумму. За несоблюдение.

Отец Но Чон Хён-сан, маг и гипнотизёр, как и все служители универсального Господа Каодай, ненавязчиво — без бледно-розовых нитей! — ловит зрачки Акиры, щупает ресницами воспалённый слезящийся взгляд. Почему-то у Акиры такое чувство, будто бы священник прекрасно понимает, что с фениксом сейчас происходит. Странно, да?

Понимает и не осуждает.

— Мне нужно проверить печное отопление. Вы в курсе, раз в год… — Акире хочется курить, он проголодался и с удовольствием умял бы сейчас несколько порций толма. И под плотный завтрак послушал бы певца-гусана, исполняющего песню странника-пандухта, тоскующего по родной земле. — Понимаете, отец Но Чон Хён-сан, печное отопление…

— Да-да-да, ежегодно перед началом… э-э… задолго до начала отопительного сезона… оформить акт, да? Я понимаю, молодой человек, пожалуйста. Это ваша работа. Конечно, я понимаю…

Акира отчётливо представляет, как под рясой пастора — на спине — вспухает-активируется и гасит раздражение татуировка «три купола веры без крестов», и… — слишком много милосердия, через край — прощения и сатори.

Ограничились штрафом — несерьёзным: так чтоб жизнь кагором не казалась. Напоследок Акира соорудил из бровей и складок лба «суровое лицо» и произнёс «последнее китайское предупреждение». Кстати, кагорчику он всё-таки хлебнул: поддался на уговоры отца-настоятеля, уверившего, что употребление монастырского вина — даже в рабочее время! — есть благо и богоугодное дело. Нежный, но ощутимый перегар феникс зажевал семенами сладкого аниса — давно проверенное средство: ни одна супементоловая жвачка так мощно и надёжно не перебивает запах алкоголя.

Пора и честь знать — в «офисе» наверняка заждались: Спитфайр — босс!! — тактично не звонит на трубу, но отчёт о проделанной работе подразумевался ещё часа три назад: возможность санкций на предъяву газовому хозяйству, нанесённый ущерб, время локализации и так далее, и тому подобное.

— До свидания, отец Но Чон Хён-сан.

— До скорой встречи, молодой человек.

Удовлетворённый визитом феникс покинул храм.

Когда Акира в последний раз умер, благодарная общественность развинтила бесхозную служебную машину на запчасти, ободрав покровы Жестяного Коня до скелета-кузова. Что смогли — унесли, остальное искалечили и помяли, лобовое стёкла — в крошево.

И чего?

В смысле, зачем эти жалостливые истории о неблагодарности, вандализме и мародёрстве? А затем, что теперь воскресшему фениксу приходится добираться на работу в комфортабельном общественном транспорте, в частности, в «мягком» салоне трамвая обыкновенного. Акира запрыгнул в вагон для курящих, воткнул несчастливый билетик в зубастую пасть биокомпостера — еле пальцы успел убрать — и, понятно, зажал губами сигаретку.

Задымил.

Биокомпостер страдальчески сморщил мордочку — Акира слышал, что в курящие вагоны приращивают только самых агрессивных и ненадёжных биомехов, из тех, что кусали пассажиров за пальцы или отказывались дырявить билеты.